2. 1. Формы общественной жизни и отношений собственности в догосудартсвенной и раннегосударственной Руси

По вопросу о формах общественно-правовой жизни славян на момент образования государства до сих пор отсутствует сколько-нибудь твердое единство исследовательских позиций. После относительного и во многом внешними способами достигнутого в 40-е – 50-е годы господства тезиса о высокой феодализации социальных отношений восточных славян и о значительном ослаблении родовых форм общинной жизни с переходом к общине соседской (основным глашатаем этого мнения выступил академик Б. Д. Греков), уже с 70-х годов, под воздействием в первую очередь аргументации И. Я. Фроянова, дискуссия развернулась с новой силой, причем в качестве исходного сторонниками позиции Фоянова был выдвинут тезис о складывании русского государства в условиях слабого классового разделения, при только начинавших играть сколько-нибудь заметную роль отношениях феодального типа. Нынешнее состояние вопроса во многом характеризуется возвращением к прежним воззрениям, немногим ранее почитавшимся окончательно опровергнутыми и представляющими интерес только с позиций истории науки. Потому мы полагаем нужным обратиться к таковым, давая их краткий и по необходимости весьма общий абрис.

Г. Эверс и во многом сложившееся под его влиянием "родовое" направление русской исторической науки (К. Д. Кавелин, С. М. Соловьев, Б. Н. Чичерин) полагали, что первоначальной ступенью, на которой застает история русский народ, являлся родовой быт, где единственным субъектом собственности выступал род, отдельное же лицо могло быть исключительно пользователем общеродового имущества. Дальнейший исторический ход виделся им как разложение рода, освобождение частно-имущественных и личных начал (семейный период), которые затем умеряются в рамках разумно понятой свободы в государственный период жизни народов. Ясность и логическая проработанность данной концепции принесли ей известный успех, однако при детальном рассмотрении становилось ясно, что она не способна объяснить имеющееся разнообразие фактов касательно первых государственных начал русской истории. Альтернативой "родовой" теории стала "общинная", разработанная на базе историософских построений А. С. Хомякова и К. С. Аксакова.

Проф. И. Д. Беляев (традиционно причисляемый к славянофильскому лагерю) полагал, что с момента прихода славян на территорию России нужно говорить уже о существовании у них не родового, но общинного быта, поскольку само переселение, занятие и освоение обширной и лесистой (а следовательно, разобщающей) страны с необходимостью разрушало родовые связи, и ссылался на историю германского заселения римской Европы. Ссылка эта весьма актуальна и поныне, т. к. теперь подробно описано разрушение (правда, до этого уже несколько подорванных) родовых связей у германцев, селившихся на землях Западной Римской империи [См., например, работы А. Я. Гуревича разных лет, опубликованные в Т. 1 Избранных трудов. М.; СПб., 1999.], когда родовые связи и в первую очередь формы защиты оказывались неэффективны и вынуждали объединяться по принципу соседства. При этом он отрицал передельный способ земледелия, что предполагает исключительно общинную собственность на землю, утверждая наличие наряду с нею также и частной собственности, подтверждаемое правом землевладельца передать свой земельный надел своим детям. Характерную особенность данного периода Беляев видел только в запрете на выход земли из владения членов общины [Беляев И. Д. История русского законодательства. СПб., 1999. С. 31.].

Теория задружного быта Древней Руси была разработана во второй половине 60-х – 70-е гг. XIX века профессором Новороссийского университета (Одесса) Ф. И. Леонтовичем [Кареев Н. И. Отчет по русской исторической науке за 50 лет (1876 – 1926) // Отечественная история. 1994, № 2. С. 144. Взгляды Ф. И. Леонтовича были выражены им в двух публикациях (к сожалению, они до сих пор не переизданы): 1) О значении верви по "Русской Правде" и "Полицкому статуту" сравнительно с задругою западных славян // Журнал Министерства народного просвещения (ЖМНП). 1867, № 4; 2) Задружно-общинный характер политического быта Древней Руси // ЖМНП. 1874, № 7, 8.]. Задружная теория ценна тем, что устраняла видимые противоречия теории родового быта и общинной теории Константина Аксакова и поддерживавших его славянофилов. Родовая теория видимо расходилась с наличными фактами, указывавшими на наличие элементов объединения не только по родственному (родовому), но и по соседскому принципу (как отмечал, в частности, Владимирский-Буданов, ряд указаний Русской Правды явно предполагает уже соседский характер объединения — например, положения о розыске украденного). С другой стороны, общинная теория утрировала этот соседский характер, явно выпуская из сферы рассмотрения содержащиеся в древних исторических памятниках указания на родовые объединения, а любопытные междукняжеские отношения объясняя привнесением скандинавских порядков (в таком случае оставался нерешенным другой вопрос — об относительной устойчивости этих скандинавских представлений при быстрой славянизации князей во всех других отношениях). Леонтович указывал на распадающиеся родовые элементы, в рамках которых складываются отношения соседские, т. е. он определял задругу как "семейную общину имеющую тенденцию к переходу в сельскую общину" [Греков Б. Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века, в 2-х кн. Кн. 1. М., 1952. С. 62.]. При этом он, а в особенности его последователь А. И. Никитинский впали в иную крайность — признание самого рода фикцией, построенной на происхождении от мифического родоначальника; подлинной же реальностью полагали семью (затем переходящую в большую семью). Когда наряду с такой семьей начинают устойчиво проживать пришлые элементы и рядом постоянно живут несколько таких семей, то возникает необходимость регулирования отношений, между ними возникающих. Единственной же уже существующей формой такового регулирования выступает семья с обычными законами ее внутреннего быта. Соответственно, для нормального взаимного существования надлежит создать такую фикцию семьи, способную объединить по факту неродственных между собой лиц — этой фикцией и является род. Данный взгляд на русскую первоначальную гражданскую историю поддержал и К. П. Победоносцев, видевший в задруге "особенность славянского племени" и значительное место в последнем прижизненном издании "Курса гражданского права" (1896) отведший описанию Гражданского кодекса Черногории (1888), построенного, в частности, на признании задружного быта [Победоносев К. П. Курс гражданского права, в 3-х тт. Т. 2. М., 2003. С. 5 – 6, 183 – 187 и др.]. Однако Леонтович в развитии своей теории задружного быта Древней Руси зашел слишком далеко, пытаясь распространить ее основные принципы и на политическое устройство. Здесь его взгляд на род как на фикцию вполне продемонстрировал свою несостоятельность, поскольку Леонтович договорился до того, что "княжеский род был задругой, общей для всего народа, для всех волостей" [Леонтович Ф. И. Задружно-общинный характер политического быта древней России (ЖМГП. 1874, № 7. С. 143). — Цит. по: Пресняков А. Е. Княжое право в древней Руси. С. 26.], чем во многом повредил восприятию плодотворных идей, заложенных в его концепции.

Ясно, что общественные порядки, существовавшие на Руси в период складывания государства, были далеки от того, чтобы было возможно определить их единым понятием общинного (соседского), родового, племенного быта. Ясно также, что и на основе Русской Правды нельзя сделать однозначных выводов о социальном строе Руси IX – X вв., причем не только по причине дискуссионности толкования ряда мест этого памятника, но и по естественным ограничениям, заложенным самими условиями его возникновения. Уделяя внимания в первую очередь княжескому и боярскому быту, а следовательно, оставляя в тени жизнь общества, не попадавшую в эту довольно узкую сферу, Русская Правда не дает сама по себе достаточной информации для создания целостного образа имущественных отношений в русском обществе даже современного ей периода — тем более сомнительны заключения о предшествующих временах, делаемые на ее основе.

В ряде областей русской жизни уже наличествовал довольно развитый имущественный оборот, например, в городской, княжеской, боярской жизни родовые начала были достаточно вытеснены отношениями семейственными, только изредка проглядывая из-под покрова последних, но вместе с тем мы должны признать, что ошибочным было бы считать одинаковым общественное развитие различных территорий, составивших Киевскую Русь. В наиболее развитых областях Руси господствовали новые начала, сила которых обреталась в том числе и через торговые контакты с сопредельными государствами (через эти контакты шло принятие начал культурного быта, в том числе и правовых представлений, более, чем традиционные, соответствовавших тем условиям, в которых приходилось действовать предприимчивым людям Древней Руси Речь здесь, разумеется, идет не о рецепции каких-либо иностранных правовых систем (хотя было и это — в первую очередь через применение русской православной церковью византийского и канонического права к области семейных имущественных отношений). Мы имеем в виду скорее воздействие общего склада правовой жизни более развитых народов, возникновение вопросов, для традиционного права несвойственных (как, например, вопросы статуса иностранных купцов и права наследования — в договорах с греками). На уже подготовленную почву приходили новые решения, по-новому оформлялся уклад жизни.). Другие же районы, более отдаленные от торговых путей и отношений коммерческого быта, долее сохраняли первоначальные формы своей жизни, вступая в отношения с "чужаками" только в редких случаях, воспринимая их как внешний, случайный элемент, не изменяющий самой структуры обыденной жизни. В таких случаях и родовой элемент в отношениях оказывался устойчивее, при этом из-за отдаленности подобных форм жизни он оказывался как бы за пределами наблюдения современников, сам настойчиво стремясь от них отделиться. Более того, родовой быт имеет тенденцию возрождаться из соседских форм сельского быта — еще в XVIII – XIX веках нередки случаи, когда первоначально образованное несколькими неродственными пришлыми семьями селение спустя довольно непродолжительный срок образовывало через перекрестные браки единое родовое сообщество, где общинные способы регулирования сельских отношений уже было трудно отличить от родовых порядков.

Далее, наличие родовых форм быта не предполагает отсутствия индивидуальной собственности отдельных членов рода, хотя, разумеется, и в достаточно ограниченных пределах. Именно возможность складывания имущественных отношений в рамках достаточно ослабленного родового быта дала В. И. Сергеевичу некоторые основания заявлять о частнособственнических поземельных отношениях в Древней Руси и об отсутствии общинного землевладения. Поэтому, говоря о формах организации собственнических отношений в Древней Руси в первый период складывания государства, можно присоединиться к мнению Б. Д. Грекова, хотя и изменив акценты, а именно, согласиться, что преобладающей формой сельской жизни была соседская община с сохраняющимися элементами родового быта, более сильными на первом этапе и затем постепенно ослабевающими, с различными темпами по регионами России [Греков Б. Д. Крестьяне на Руси. Кн. 1. С. 81.]. Следует особо отметить, что говорить о разложении родовых форм быта надлежит с осторожностью, особенно учитывая долговременное сохранение большой патриархальной семьи, по сути являющейся достаточно мощным остатком родовой организации, удержавшимся вплоть до XIX в., а в некоторых случаях продолжавшего существование и в первые десятилетия XX в. Переход к соседским отношениям не надо абсолютизировать; долговременным фактором, действовавшим в противоположном направлении (закреплявшим родовые формы социальных отношений) была регенерация родовых отношений из соседских.

Возникает следующий вопрос — об отношениях и разграничении собственнических прав сельских общин (вервь) и больших семейных объединений. Трудность ответа на поставленный вопрос вытекает из ограниченности и разнохарактерности информации, невозможности на ее основе четко выделить некоторые временные периоды, к которым можно было бы однозначно привязать то или иное явление из истории русских собственнических отношений. Можно предположить, на основании сочетания методов нисхождения от последующего состояния отношений и сравнительного (т. е. через привлечение данных о современном разбираемому периоду образе жизни иных славянских народностей), что большая семья восточных славян, состоявшая из родителей, неотделенных взрослых семейных сыновей и их потомства, непосредственно владела "усадьбой", пахотной землей и иными, непосредственно и исключительно ею используемыми имуществами. Вервь же в целом была собственником леса и пастбищ, остававшихся в общем пользовании [Пресняков А. Е. Лекции по русской истории. Киевская Русь. С. 300. Таковой характер собственнических прав верви и затем волостной общины сохранялся и в удельный период русской истории — см. Павлов-Сильванский Н. П. Указ. соч. 196 – 204.]. Кроме того, как собственническое право верви можно квалифицировать ее право ограничивать приток переселенцев на ее земли, поскольку данное право прямо соотносится с правом на леса, пастбища и иные общие угодья.

Остановимся подробнее на праве собственности большой, "патриархальной" семьи. Субъектом этого права выступала именно семья в целом, а не только "большак", домовладыка, являвшийся представителем семьи вовне, имевшим права действовать от имени этого большого семейного целого, но ограниченный в своих правах внутренним правом семьи. Виды такового ограничения у разных славянских народов и даже у разных частей этих народов были различны — начиная от необходимости для действий домовладыки общего согласия всех взрослых членов семьи, через ограничение согласием старших членов и заканчивая его правом собственновольного распоряжения имуществом, ограниченного только правом выдела, раздела общего семейного имущества при несогласии с действиями большака иных взрослых, самостоятельных членов семьи. Соответственно, переход к тому или иному члену семьи функций домовладыки никоим образом невозможно квалифицировать как наследование им общего семейного имущества, и происходил этот переход не по правилам наследования. Домовладыкой могла быть и мать семейства, и один из оставшихся по смерти отца братьев (не обязательно старший), и брат прежнего домовладыки (опять же — не обязательно старший). Конкретное лицо, к которому переходили права, определялось либо сложившимся порядком (обычным правом), либо же выбором оставшихся членов большой семьи (свободных или некоторым образом ограниченных в своем решении обычно-правовыми порядками). Власть домовладыки, как уже отмечалось, была различна; существовала граница между большой семьей, возглавляемой кровным отцом (и в этом случае повиновение членов семьи воле домовладыки по осуществлению общих семейных имущественных прав укреплялось отцовской властью над потомством) и объединением, сохранившимся по смерти отца по соглашению его сыновей. В последнем случаем общий характер семейных имуществ ослабевал через усиление частных интересов братьев — такое хозяйство и характер прав его членов на имущество можно охарактеризовать во многом как переходный, подготовительный к разделу и образованию новых классических семейных хозяйств под традиционной отцовской властью, каковую по отношению к своему потомству обретали окончательно разделившиеся братья. В зависимости от местных условий ведения хозяйства и крепости семейственных связей раздел мог долго не происходить, и сложная большая семья, состоящая из уже достаточно разошедшихся в родстве между собой лиц, продолжала существовать, сохраняя свои права на имущество членов. Собственности таковой "братской" семьи невозможно, как это иногда делается в литературе, считать долевой, поскольку сам размер долей не определялся вплоть до решения о выделе, лишь при наступлении раздела обретал определенность, причем зависел от "трудового вклада" членов семьи; от степени участия их в общем хозяйстве. Доли при общежитии предполагались равными, и только при такой ситуации раздела в натуре, когда налицо была неравность предназначенных к выделению имуществ, и при невозможности как-либо ее устранить, могли быть задействованы нормы о старшинстве и о предпочтении в выделе конкретных вещей определенному лицу.

Следует остановиться на древнерусском наследственном праве, в котором, случается, видят начало свободы распоряжения своим имуществом и индивидуальный (частный), а не семейный характер русского права собственности (Сергеевич). Действительно, от времени Киевской Руси осталось достаточное число упоминаний о духовных записях, завещательных распоряжениях, на первый взгляд подтверждающих названную точку зрения. Однако характер таковых завещаний существенно расходится, например, с завещанием по римскому праву, берущемся за образец свободы распоряжения своим имуществом. Таковая свобода вытекала из римского взгляда на отца семейства как на pater familia, т. е. как на полновластного владыку всего, что входило в состав familia, а именно имуществ, рабов, домочадцев и собственно кровных домывладыке членов семьи. Из этой абсолютной власти (имеющей во многом сакральный характер) проистекала и неограниченная свобода распоряжения своим достоянием. Среди славянских народов такого взгляда на отца никогда не существовало (более того, рядом с ним существовала всеми признанная иная власть — матери семейства, ведущая к тому, что по повторному вступлению отца в брак его дети имели полное право требовать выдела — менее определенен вопрос о таковом праве только по смерти матери, т. е. без вступления отца в новый брак, но по крайней мере у ряда славянских народностей и в этом случае право детей на выдел существовало). Назначение древнерусских завещаний — в распоряжении конкретным имуществом между лицами, уже имеющими по юридическим обычаям восточных славян право на наследование, без права завещателя отчуждать имущество за пределы рода. Таким образом, завещание здесь имеет характер не параллельного законному наследованию порядка, но дополнения, восполнения оного, в разделе отдельных предметов, дабы предотвратить могущие возникнуть между домочадцами споры. И здесь, получается, мы видим не частного собственника и не наследование его имущества по смерти как таковое, а раздел (и подготовку оного заблаговременными распоряжениями домовладыки) того, что ранее составляло общее достояние, а теперь должно разойтись по вновь образующимся семьям. Следовательно, и в завещательном праве мы также наблюдаем строй, соответствующий описанному касательно нормального ведения хозяйства — общая собственность лиц, составляющих большую семью, и выделение долей при прекращении оной, причем опять же не в частную собственность как таковую, но в достояние новообразующимся семьям-хозяйствам. Если же свою долю при разделе получало отдельное лицо, не образовавшее семьи, но желающее выйти из братского хозяйства, то и в таком случае его, вероятно, следует рассматривать скорее как зародыш семьи, долженствующей образоваться в будущем, где и правовое положение имущества обретет свой обычный характер, точнее, где характер имущества вновь будет согласован с его реальным положением.